Олесь Бердник
Подвиг Вайвасваты
Роман-легенда
Продолжение, начало тут
Вайвасвата пошевелился, вздохнул. Затем грустно сказал:
— Понял. Сам иногда думал об этом. Но одного не пойму: чего ты достигнешь, если будешь называть палача братом, смешаешь воедино брата и недруга, льва и зайца, щуку и линя, носорога и траву? Или от твоего слова палач перестанет рубить головы, а жрец вырывать сердце у раба? Или от твоего наставления Владыки откажутся от богатства, а разбойник перестанет грабить? Исчезнет ли голод и смерть?
— Исчезнет, исчезнет! — радостно воскликнул заключённый. — Когда люди поймут то, что я почувствовал, они не будут убивать, они будут жалеть друг друга. И не только себя, но и животных, растения… И от озарения человека озаряется весь мир, весь планетный круг. И исчезнет разъединение! Исчезнут хищники, и враги, и властители и рабы!
Вайвасвата вспомнил пустыню, глубокий колодец, однообразный скрип журавля, крики измученных рабов. Он вспомнил нуждающуюся Ануру, жестокого Гана, неумолимого Ранатаку. С сожалением посмотрел он на старого узника, покачал головой:
— Мой мудрый брат. Ты глубоко постиг. Ты старше меня. Но слова, даже самые мудрые, не изменят мир. Ой, как глубоко в нём лежат зло и мерзость, своеволие и хищничество. В самом сердце его… Я понял твою мудрость. Всё рождено в едином потоке жизни. Пожалуй, что да. Это видит каждый, кто умеет видеть… Да что с того, что мать наша единственная? Ведь из дерева можно вытесать и мотыгу для труда, и виселицу для казни…
А из камня строят тюрьму и здание для жилья, для радостей. В одном колоске вырастает и чистое зёрнышко, чёрная головня, которую отметают с мякиной. Мой мудрый брат! Всё это из одного сока земли, но хозяин берёт себе хорошее зерно, а головню и мякину сжигает, уничтожает…
— Ты глубоко мыслишь, — одобрительно сказал заключённый. — Да к чему ведёшь?
— А к тому, что надо соперничать с враждебной силой, со злом, мой брат! Ибо когда опустишь руки, злая воля овладеет тобой, уничтожит, и не останется даже твоего доброго слова…
— Не уничтожит, — усмехнулся старик. — Всё едино. Я исчезну здесь, возникну в другом месте. Всё едино…
— Всё едино, — вспыхнул Вайвасвата, — и всё будет без конца повторяться. Не могу, не могу я терпеть! Сила требует деяния. Я чувствую силу в себе, её нужно приложить для защиты добра.
— Где зло? Где добро? Химера, тень! Оленю — зло, льву — добро! И так всё, всё! Я ощутил единство всего сущего. Я кричу, умоляю: опомнитесь, обнимитесь, властители и рабы, несчастные и счастливые! Все вы едины, все вы одно! Ваше разъединение — морок! Ваша стремление к владению — химера!
— А они не слушают! — насмешливо сказал Вайвасвата.
— Не слушают, — склонил голову заключённый. И всё же нужно говорить, нужно нести им свои истины. Снова и снова приходить на землю, говорить, говорить, пока не упадёт стена разъединения…
Дверь загремела. В отверстие проник серый свет дня, дохнуло свежестью. Звеня оружием, в тюрьму вошли несколько воинов в тёмных плащах. В нишах зашевелились узники. Воины прошли по помещению молча, указали на старого узника, Вайвасвату и молодую девушку, брошенную ночью.
— Ты! Ты! Ты! Собирайтесь. Быстро!
Дивушка жалобно заголосила. Вайвасвата уныло смотрел на старого узника.
— Вот, брат мой, пришли наши родственники, наши собственные обличья. Они покажут нам единство…
— Терпи, мой друг, и радуйся, — усмехнулся узник. — Скоро упадёт стена иллюзии…
Они поднялись из тюрьмы по крутой лестнице. Вайвасвата поддерживал девушку. Она бессильно задыхалась, бессильно опираясь на его крепкую руку. Вышли за ворота. На улице их окружило десятка два охранников.
Над городом вставало ясное утро. Море дышало прохладой. Оно было совсем недалеко, за стеной тёмных кедров и елей.
— Брат, — ласково обратился старый заключённый к ближайшему часовому, — куда нас ведут?
— Увидишь! — злобно крикнул часовой. — Заткнись! Узник жалобно посмотрел на Вайвасвату, улыбнулся.
Тот молчал, уныло глядя в спину охранникам. В душу вползал холод, сердце сжалось, замерло. Ум безумствовал в изнеможении, выискивая тропу для спасения. Что делать? Так быстро всё произошло. Чёрный Властелин даже не захотел с ним поговорить. Возмущённая надменность, поражённая гордыня деспота! Он даже забыл о том, что хотел отправить Вайвасвату в поход! О земные властители! Как далеко вы от того единства, о котором мечтает старый чудак! А Маруира! Бедная моя, звезда моя! Одинокая и отверженная остаёшься ты в мире! Так много мечтаний, так много задумано… Ничего не свершилось, ничего не познано…
Заключенных привели в храм. Солнце всходило, серебрило острое верховье сооружения. На широкой площади шумела толпа, плотным кольцом окружив каменный помост. Возле помоста возвышалась каменная фигура Пернатого Змея.
Толпа расступилась. Обречённых провели к помосту. Девушка затравленно смотрела на двух палачей в багровых плащах, с мошкарой на лицах, и угрюмого высокого жреца.
— За что? За что? — отчаянно шептала она. Охрана окружила помост, оттеснила любопытных. Жрец поднял руки вверх, гнусавым голосом стал выкрикивать заклятия. Около идола Пернатого Змея, в глубине, загорелся костёр. Жрец, распевая гимны, бросил в него две горсти какого-то порошка. Тяжёлый дым поплыл над толпой. Раздались крики:
— Священный Змей смотрит на нас! Он требует жертвы!
— Видим! Видим!
— Крови Пернатому Змею!
— Жертвы! Жертвы!
— Крови! Крови!
Старый узник грустно и ласково смотрел на толпу, кивая головой:
— О глупые братья! Вы видите призраки собственного сознания! Вы спите наяву! Проснитесь — и вы увидите, кого вы хотите бросить в жертву! Сами себя! О несчастные!
А Вайвасвата, склонившись к девушке, тревожно спрашивал её:
— Как ты попала в тюрьму? За что?
— Была жрицей при храме, — дрожа, шептала девушка. — Должна была принести в жертву козлёнка. Он был такой беленький, игривый. Я пожалела. И выпустила его. Отдала одной семье. А в жертву на огонь положила дохлого пса. Я думала, что богам всё равно, какой прах нюхать. И то, и другое воняет, чадит. Я не знала, что старший жрец узнает об этом… Меня схватили и бросили в тюрьму. А теперь… О горе мне! Я сама буду жертвой…
— Радуйся, дитя моё, — весело сказал старый узник, послушав рассказ. — Ты пожалела невинное создание. Ты ощутила закон единства. За это сократится тропа твоего страдания в будущих жизнях… Мужественной будь, дитя моё!
Жрец закончил петь гимны, что-то крикнул. К обречённым подступил один из палачей, дёрнул старика за руку, повёл на помост. Тот безропотно шёл за палачом. Жрец сорвал с обречённого кусок полотна, которым тот оборачивал своё нуждающееся тело. Второй палач приступил к краю помоста, закричал:
— За кощунство над богами, за отказ назвать имя своё, за то, что ставил себя выше Пернатого Змея, единственного властителя земли и неба, — назначен этот отступник в жертву. Пусть творится воля Пернатого Змея!
Толпа восторженно взревела. Девушка прижалась к Вайвасвате, закрыла глаза. Жрец, держа нож и чашу, шагнул к обречённому. Он посмотрел на солнце, на людей, закричал:
— Эй, братья мои! Я люблю вас, бедные братья мои! Вы — это я! Это же себя вы приносите в жертву!
— Крови! Крови! — взвыла толпа, взбесившись.
Палачи схватили заключенного за руки. Жрец замахнулся ножом. Обречённый спокойно смотрел на убийцу. Он успел ещё сказать:
— И ты, мой брат, — это я!
Тихо, как скошенная былинка, упал старый раб от удара. Ошеломлённый Вайвасвата, как сквозь туман, увидел, как жрец рассёк ему грудь, как вынул трепещущее сердце, показал людям, как бросил его в огонь.
Чадил жертвенный костёр, запах жжёного мяса плыл над площадью, над храмом, над толпой, дым закрывал солнце.
— Эх, нет меча, — в бессильной ярости шептал Вайвасвата.
— Дорого бы я отдал вам своё сердце, подлые убийцы! О мой мёртвый, мой нежный брат! Огнём нужно спалить страшное убийство! Безоружное добро умеет только умирать…
Снова с помоста сошли каты, схватили девушку. Она уже застыла от ужаса и даже не сопротивлялась. Только шептала побледневшими губами какие-то молитвы. Вайвасвата опустил голову, закрыл глаза. Перед его внутренним зрением возникла Маруира. Он мысленно благословил её, посылая свою любовь, своё последнее приветствие…
Продолжение
Перевод с украинского — С. Большакова
